Если бы граф фон Кролок был способен испытывать эмоции всерьез, впечатляться или даже восторгаться (чем черт не шутит), именно сейчас он на некоторое время погрузился бы в них, позабыв обо всем и вся - о своей неизбывной тоске, желании выйти на солнце и давно опустевшем склепе последней возлюбленной. Он зацепился бы за яркую еврейскую нотку, придававшую очарованию Сары неповторимый вкус. Даже в особой ситуации свою кровь она готова была отдать не просто так - добровольно и при этом с условием, которое, по большому счету, ничего не стоило Кролоку. Хитрая пронырливая бестия. Думал ли он, завлекая ее, совсем юную и вроде бы даже наивную, что она обойдет его без всяких усилий, устроится в меняющемся мире легко и свободно, станет своей там, где сам он даже не надеялся задержаться? Нет, и вовсе не потому, что ему не хватало прозорливости и разумения. Просто он не давал себе труда проследить ее путь чуть дальше, чем судьбоносный бал, где она предстала почетной гостьей, истинным украшением, его партнершей, едва ли не возлюбленной, и хрупким сосудом с бесценной живительной жидкостью, ради которой все и затевалось. А позднее, когда Сара стала меняться, стремительно подчиняясь не человечности и совести, а инстинктам, и вовсе пускал ее в свои мысли нечасто. Бессердечный, бесчувственный, равнодушный. Видела ли она его таким хотя бы отголоском сознания, когда ушла из отчего дома вослед за мечтой, да еще и студента с профессором за собой потянула? И ведь наверняка да, только наивно по-девичьи верила, что с ней он сумеет быть другим, пусть и на одну волшебную ночь. Больше ее не провести.
- Ты уже знаешь больше, чем все те, кто даже не подозревает о существовании этой комнаты, дитя. Больше, чем вся моя свита. - Кролок не сдержал легкой укоряющей улыбки. Ей всегда было нужно сверх того, что она имела, даже когда она ступала легкими шагами в sanctum sanctorum его секретов, его постылой вечности. - Процесс создания тайны не такой захватывающий, как ее разоблачение? Или мечта о ней? - Он слегка подтрунивал над ее вечной жаждой бежать дальше, увидеть и получить больше, в то время как настоящее и без того значимо. Подтрунивал, но не мог не признать - он хотел ее, пусть шея Сары и не манила так, как прежде. В девушке не было жизни, не билось сердце, не цвел тот вечноувядающий цвет, что отличает людей от мертвецов, однако она все равно была в сотни, в тысячи раз более живой, чем он сам. Если только может быть живой сама смерть. - Ты становишься моей тайной прямо сейчас. Если только ты готова ее хранить.
Губы Сары налиты все той же пышностью юной девы, какой она была лет сорок назад, болезненно алеют чужой кровью. Кролок провел костяшками согнутых пальцев по ее щеке почти так же, как тогда. Холодная нежность, за которой Сара бежала, и которая ее уничтожила. Нельзя войти дважды в одну реку, как утверждал Гераклит, но у графа фон Кролока и рыжей девы из трансильванской деревни это, кажется, получилось.
- Я задолжал тебе. - Перехватить неповрежденной рукой ее под спину и подтянуть к себе, так, что Сара едва касалась мысками каменного пола, было легче, чем наклониться со сломанным ребром. Их губы, наконец, соприкоснулись - легко, с прохладным трепетом, с привкусом увядших лепестков и тлена, как только и могли соприкоснуться губы двух мертвецов. Противоестественно, ненормально, абсолютно неприемлемо и дико. Разница лишь в том, что губы девушки были теплее, в них чувствовалась угасшая чужая жизнь, и именно это пронзило Кролока желанием.
Он впился в рот Сары со сдавленным стоном, притиснул ее к себе, сминая, даже через одежду чувствуя ее манящее тепло. Голова шла кругом, в глазах темнело, разум туманился - жажда так похожа на страсть, голод почти неотличим от вожделения. Не дождавшись шеи, не в силах оторваться, отстраниться, одурманенный запахом крови и желанием, всколыхнувшим его высохшее нутро, он прокусил ей губу, слизнул и сглотнул первые капли. И только потом, нисколько не насытясь, а лишь будучи раздразнен еще больше, опустился к шее. Хлынул тягучий теплый поток, Кролок почти захлебнулся им, и лишь сделав несколько глотков, почувствовал, как иссохшее нутро жадно всколыхнулось, впитывая кровь будто губка. Само его естество, недвижимое и почти мертвое, с болезненным трепетом отзывалось на каждый глоток, на сакральный особенный акт между двумя неживыми, не умершими, куда более таинственный, нежели привычно совершаемый с людьми.
Пить кровь человека - да, для этого они предназначены, чтобы извлечь вместе с кровью и душу, выкрасть жизнь для себя, властвовать над смертным, владея им без остатка, утоляя глад душевный как глад телесный. Пить кровь вампира значит заглянуть в самую бездну безвременья и открыться навстречу, едва справляясь с собой, содрогаясь с каждым глотком, будто раз за разом раздразненная, не находившая удовлетворения плоть достигает желаемого. Две проклятые черные души слились воедино, и это было так похоже на человеческую страсть во имя Эроса, что Кролок почувствовал себя почти живым и неожиданно юным. Слабым, подверженным телесным желаниям, повергнутым в жаркую пучину вожделения, беззащитно открытым...
Голова шла кругом, в глазах темнело, тело мелко дрожало от исступления и неутоленной, неутолимой жажды обладать - душой, телом, всем существом девушки, дарующей ему спасительную и дурманящую кровь. Кролок крупно сглатывал, едва находя в себе силы сдерживаться и не застонать в голос - другого источника пропитания попросту не было. Он должен был принять эту кровь как жертву, как дар, как единственно возможную манну тьмы, и найти в ней достаточно, чтобы скрепить поломанные кости и обернуться в летучую мышь. Только бы этого хватило. Только бы хватило... Силы изменили ему, и Кролок, еще не так давно почти взмывавший Сару вверх, переломился под коленями и упал ими в промозглый высохший от времени камень, прижавшись лбом к ее животу, придерживаясь подрагивающими руками за ее бедра и отчаянно борясь с жалким человеческим исступленным стоном.
Он нечасто пил кровь вампира - близость, неизменно возникавшая при этом, была ему чужда, выматывала и сводила с ума. Он очень надеялся, что больше и не придется.
Ожидая окончания службы, Йохан тоже успел помолиться - за Магдалену и ее семью, попросив мира в душе девушки, и самую малость за оставшегося в Трансильвании сына. Герберт еще не достаточно взрослый, чтобы быть благоразумным, и со стороны графа, вероятно, не слишком мудро оставлять его в одиночестве надолго. С другой стороны, он должен привыкать к ответственности, к тому, что однажды получит замок и все прилегающие земли в полное владение. Быть может, скорее, чем рассчитывает, наслаждаясь жизнью под крылом заботливого отца. Стоит, пожалуй, отправить ему письмо, пусть даже Герберт не сможет на него ответить до тех пор, пока у Йохана не появится постоянного адреса в Италии. Еще несколько дней, несколько долгих дней... Что, если демоны, преследующие Магдалену, доберутся до нее и в Италии? Йохан так рассчитывал, что поездка пройдет до самого конца спокойно, и постоянно находил этому подтверждения. До происшествия сегодня. До этой дрянной нищенки, смутившей чувства Магдалены и его самого, обратившейся к каким-то запрятанным болезненным тайнам. За себя Йохан был уверен - прошлое не властно над ним, что бы там ни предсказала Эльфрида. Но Магдалена и ее хрупкая душа не должны были становиться частью его наследного безумия. И чьего бы то ни было безумия, даже ее собственного. И прежде, чем покинуть храм, Йохан поднял глаза к расписанному потолку, усеянному картинами на библейские мотивы, отыскал там суровый внимательный лик и взмолился ему одному - пусть то, что преследует Магдалену, отступит. Пусть небо пошлет ему мощи и духа помочь ей и защитить ее. Пусть... силы, стоящие выше них обоих, позволят им соединиться. Дальше он все сделает сам.
Если бы Йохан фон Кролок только мог понимать, о чем просит и как сбудутся его молитвы...
На крест, который ему протянула Магдалена, он посмотрел с легкой растерянностью и непониманием, однако перечить не стал. Для нее это, очевидно, важно, а ему не составит никакого труда принять дар, так почему нет?
- Хорошо. Не волнуйтесь, я все сделаю так, как вы хотите.
Это было странно, слегка нелепо, и все же Йохан взял крест и надел его, не пряча. Смотрелось это абсурдно, будто он жаждет выставить крест напоказ и похвастаться уникальным приобретением, доказать всему миру, что является обладателем особой, пусть даже и священной, вещицы. Но Магдалена была так встревожена, что спорить он не решился. Более того, Йохан готов был исполнить любой ее каприз, лишь бы только она вернулась в спокойное расположение духа и снова начала радоваться поездке. Лишь бы все стало, как до захода солнца.
Все опять пошло не так.
- Не прикасайтесь! - предостерег он, но поздно. Что-то произошло, Йохан чувствовал буквально кожей. Сам воздух вокруг был пропитан вовсе не благостью и спокойствием, как прежде, и эта деревянная миска... Он снова мягко сжал плечи Магдалены, потянул вверх, однако она уже успела коснуться пальцами, испачкаться в... чем-то. Нет, он бы не перепутал. Так пахнет только кровь. Дикая мысль мелькнула и пропала: она ведь не думает, что Йохан, оставив ее в церкви, пошел разделаться с нищенкой таким варварским способом? Она ведь не подозревает его в нелепом грязном убийстве, пусть даже та женщина и заслуживала наказания? Холодок скользнул по спине - а ведь возмездие настигло ее, нищенку, осмелившуюся ударить Магдалену. Чуть позднее, чем следовало бы, и уж точно жесче, чем Йохан рассчитывал. Что-то посчитало себя вправе отомстить за Магдалену... или кто-то. Он сделал пару шагов в ту сторону, откуда прикатилась миска, но почти тут же замер, остановленный девушкой. - Прошу, успокойтесь, я здесь, я никуда не пойду.
Никуда, кроме, вероятно, выхода со двора церкви, куда сторож подвел лошадь. Йохан сделал к нему шаг и замер снова, почувствовав, как ледяные пальцы вцепились в его руку. Вокруг, в пахнущем опасностью воздухе, витало что-то такое, чего он не понимал, не мог поймать и осознать, и паника Магдалены лишь усиливала это ощущение. Фон Кролок пытался воззвать к разуму, ведь это всего лишь двор церкви, откуда спокойно уходили люди после службы, и в этом маленьком городке наверняка будет настоящим событием убийство несчастной нищенки, тело которой еще не обнаружили, но инстинкты буквально вопили - стой на месте, будь осторожен, где-то рядом есть опасность, хоть ты ее и не видишь.
Диалог между Магдаленой и сторожем - кстати, не тем, которому Йохан платил за лошадь - был странным, как будто эти двое знали больше, чем он, и вели каждый свою партию, не посвящая Йохана в детали. Бред, Господи, какой бред.
- Все будет хорошо, не волнуйтесь, - вполголоса заверил он Магдалену, мягко выпутался из ее пальцев и шагнул ближе к неказистым воротам, которыми прерывалась невысокая ограда, отделявшая церковный двор от мирских территорий. Еще ближе, еще... пока Йохан не остановился в двух шагах от ворот, словно его что-то дернуло, ударило в спину, натянулось между ним и девушкой, следившей за каждым его шагом. - Я не платил вам за сопровождение, - холодно и свысока заметил он, отсекая готовность сторожа проводить. - Только за лошадь. И потому, что моя спутница устала, я не считаю возможным вынуждать ее идти до лошади, когда лошадь может подойти сама. Поводья. - Он почти приказал, выставив вперед руку ладонью вверх. С расстояния нескольких метров Йохану было не рассмотреть лица мужчины в плаще, однако глаза у сторожа блестели в неясном отсвете церковного фонаря и пронизывали его цепким колючим взглядом, никак не подходящим тому барыге-тюфяку, которому фон Кролок отдал перстень. Впрочем, какое ему дело до сторожей этой церквушки, если он рассчитывал никогда в жизни ее больше не увидеть? - Поводья! - вновь приказал Йохан чуть громче и двинулся вперед еще немного, переступив через вопящие инстинкты и не желая показаться Магдалене трусом. Граница, отделявшая церковный двор от мирской дороги, осталась позади.
